Еще с древнейших времен начавшие переселяться в Юго-Восточную Азию китайцы-хуацяо (华侨) не только достигли существенных долей в этническом составе населения стран АСЕАН, но и на развалинах колониальной эпохи основали могущественные бизнес-империи. Сформировавшие «бамбуковую сеть» китайских конгломератов магнаты, составляющие абсолютное большинство богатейших и влиятельнейших людей региона, были теми, кто помог китайскому экономическому чуду. Однако преобладание китайских элит далеко не всегда означало отсутствие притеснений самой диаспоры: дискриминируемая в моменты кризисов, сегодня она сталкивается с новым, сильным Китаем – и растущими опасениями стран региона о сохранении самостоятельности.
Та же судьба, что обрекла его жить в двух мирах,
принуждает его принять роль космополита и чужака.
Маргинальный человек – всегда человек сравнительно более цивилизованный.
Р. Парк, «Культурный конфликт и маргинальный человек» (1937)
На протяжении многих лет лаосский город Ботен представлял собой погрязшие в беспросветной бедности приграничные трущобы. Благодаря китайским инвестициям и режиму особой экономической зоны он превратился в сияющий золотом оазис любителей казино и люкс-отдыха. Взмах волшебной палочки китайских инвесторов это или долговая кабала – вопрос без однозначного ответа, перед которым сегодня стоят все страны Ассоциации стран Юго-Восточной Азии. Зачастую рассмотрение региона как «площадки» для реализации китайских геополитических амбиций или размещения производств упускает из виду то, что пронизывает политическую и экономическую жизнь региона. «Города, где я родился, больше нет. Кто все эти люди?», – поется в известной бирманской песне «Смерть Мандалая» – города, где 7 из 10 богатейших налогоплательщиков – это этнические китайцы. На сегодняшний день в мире проживает почти 50 млн представителей китайской диаспоры. Существует множество оценок численности китайского населения, по некоторым из них в начале XXI века количество живущих в Юго-Восточной Азии хуацяо достигло 25,26 млн человек – 4,82% совокупного населения региона. По другим оценкам, 73% китайцев, находящихся за границей, живут в странах АСЕАН.
Страны с крупнейшими китайскими диаспорами, 2020 г.
Источник: Statista
Доля хуацяо в населении стран АСЕАН в начале XXI века
Источник: Wang S. et. al. (2017) The Key Driving Forces for Geo-Economic Relationships between China and ASEAN Countries
Доля этнических китайцев среди долларовых миллиардеров АСЕАН, 2019
Источник: The Economist
Часто отмечается, что «китайцев в Юго-Восточной Азии всегда недолюбливали за то, что они наживались на нежелании коренных народов делать деньги». Неудивительно, что в среде деловых элит региона абсолютно преобладают династии хуацяо, зачастую прибывших в регион лишь в прошлом столетии. Концентрация миллиардеров-китайцев в странах региона (с учетом Мьянмы, где миллиардеров в принципе нет) достигает 70%. Сегодня 15 из 17 филиппинских миллиардеров – этнические китайцы. Даже в бедной Мьянме в среде бизнес элит заметны бирманцы китайского происхождения. В 2019 году 286 из 369 млрд долларов контролировалось 78-ю (из 109 миллиардеров на всю АСЕАН) представителями китайской диаспоры.
Что важно, несмотря на статус меньшинства и даже притеснения в отдельных странах, китайская диаспора и ее влияние давно выросли за рамки конгломератов, образующих понятие «бамбуковой сети» – так называемой сети корпораций этнических китайцев в Юго-Восточной Азии, которые были теми, кто начал инвестировать в Китай после Культурной революции. Когда Китай только начинал свое превращение в экономическую супердержаву, средства именно этнических китайцев со всего мира, в том числе и Юго-Восточной Азии, составляли 3/4 всех инвестиций в КНР.
То, как встраивается этот феномен в неоднородный и зачастую обуреваемый националистическими сентиментами политический ландшафт региона, с одной стороны, ярко иллюстрирует меняющуюся роль Китая в жизни АСЕАН, с другой – развивает сюжет, знакомый для любой другой диаспоры – может быть, «более цивилизованной», но все еще «маргинальной».
Из грязи в князи
Постоянный поток переселенцев из материкового Китая со времен династии Цинь (221-206 гг. до н.э.) увеличивался с наступлением колониальной эпохи, а затем и с восстанием тайпинов, падением династии Цин и последующими потрясениями в материковом Китае. Китайские выходцы, как и любые другие дискриминируемые мигранты, часто не могли владеть землей и заниматься сельским хозяйством, в связи с чем концентрировались в качестве посредников в торговле и банковском деле, что еще тогда способствовало формированию у хуацяо как особой деловой культуры, так и связей с колониальными торговыми домами и международными компаниями. На фоне эрозии колониальных режимов, войн и становления независимых государств региона формирование национальных экономик неизбежно опиралось на капитал, накопленный китайцами. Такой «эрзац-капитализм», проявлявшийся в незрелости экономических институтов и, как следствие, их неспособность к самостоятельному технологическому росту и переходу на высшие уровни развития подобно японскому или тайваньскому, способствовал закреплению китайского бизнеса в форме местных монополистов-конгломератов.
В большинстве случаев сегодняшние магнаты стран АСЕАН – наследные «принцы» империй, построенных их мигрантами-отцами. Династия сингапурских миллиардеров-застройщиков с состоянием 11 млрд долларов, братьев Роберта и Филипа Нг, была основана в прошлом веке: их отец прибыл в Сингапур будучи шестилетним ребенком в 1934, и спустя несколько лет после основания бизнес-империи «Far East Organization (FEO)» получил в честь главной туристической улицы страны прозвище «Король Орчард-роуд». Старший из 11 детей и в молодости занимавшийся починкой велосипедов, ныне – самый богатый человек страны, Нг Тенг Фонг (黃 廷芳, Хуан Тинфан) основал корпорацию в сфере девелопмента Сингапура и Гонконга. По совпадению тоже велосипедами, а именно их продажей, еще задолго до обретения богатства занимался и основатель индонезийского гиганта в сфере девелопмента и финансов Lippo Group. 92-летний Мохтар Риади (李 文正, Ли Вэньчжэн), прибывший из Фуцзяни, оставил сыну Джеймсу Риади корпорацию с активами в 15 млрд долларов.
То, как основатели бизнес-империй строили своих колоссов, часто протекало параллельно с процессом становления независимых государств региона; и тогда китайский экономический капитал сращивался с политическим. В странах Юго-Восточной Азии, где институты были проникнуты кронизмом и фаворитизмом, слияние государственных и корпоративных интересов на основе личных контактов не было редкостью. Контакты с элитами часто позволяли этническим китайцам получать разрешения и концессии, тем самым превращая хуацяо в местных князей – даже там китайская диаспора была далека от привилегированного положения. Про индонезийского предпринимателя Судоно Салима (Лием Сиоэ Лионг, Линь Шаолян) писали, что для Сухарто – одного из наиболее одиозных правителей Индонезии, возглавлявшего страну 32 года до краха в 1998 – он стал главным партнером в мире бизнеса. Один стремился к богатству, другой к власти – благодаря союзу друг с другом, оба претворили мечты в реальность. Прибывший в страну из Фуцзяни в 1938 году и позднее заручившийся поддержкой военных в лице Сухарто, Судоно щедро отплатил будущему «яванскому королю» – стал его китайским финансовым покровителем-цуконгом (cukong). К 1997 году группа Salim, насчитывавшая 500 дочерних компаний и охватывавшая производства цемента и продуктов питания, была крупнейшим в мире конгломератом, принадлежащим этническому китайцу, с активами свыше 20 млрд долларов.
Но, пожалуй, самым влиятельным этническим китайцем делового мира АСЕАН можно назвать «сахарного короля» Роберта Куока. Построив сахарную империю, он расширил ее на гостиничный бизнес. К услугам Куока, богатейшего гражданина Малайзии с состоянием около 14 млрд долларов, обращался известный промалайской националистической политикой премьер-министр Махатхир Мохамад, возглавлявший Малайзию с перерывами на протяжении 24 лет. Махатхир назначил Куока на пост советника по взаимодействию с Китаем. О влиятельности Куока говорит то, что сам он в 2018 году обвинялся в спонсировании прокитайской партии Democratic Action Party Malaysia с целью свержения тогдашнего премьер-министра Наджиба Разака. Баталии в малайзийских медиа тогда напоминали реалити-шоу, а про Куока, не являвшегося министром или чиновником, писали: “Куок — не Санта-Клаус, Китай — не благотворительный дом”. Их альянс выдержал испытания: режим Разака пал, к власти вернулся 92-летний Махатхир, а с ним и 94-летний Куок. Схожим образом патрон-клиентские связи формировали ниточки раскинувшейся по всей Юго-Восточной Азии бамбуковой сети, наслаиваясь на традиционные культурно-языковые и родственные контакты этнических китайцев.
Конфуцианская этика и дух капитализма
Маргинальные, но предприимчивые хуацяо обнаружили капиталистический дух, едва ли ожидаемый от поколениями воспитываемых на конфуцианских принципах китайцев. Одним из факторов успеха китайских предприятий за рубежом принято считать кооперативное поведение, напротив, подкрепляемое конфуцианскими традициями трудовой этики, накопления капитала как фундамента стабильности и статуса, ориентации на модернизацию и социальные связи.
Социальные связи и особые практики их поддержания вписываются в конфуцианскую категорию гуаньси (关系) – межличностные отношения и долгосрочные неформальные связи, основанные на принципе реципрокности. Представляя собой естественный формат установления поддержания отношений между этническими китайцами, разбросанными по Юго-Восточной Азии, они были их конкурентным преимуществом и нередко способствовали образованию своеобразных «организаций взаимопомощи» хуацяо. Новоприбывшие иммигранты обращались к китайцам из своих деревень или районов материкового Китая в поисках пищи, жилья и работы; важным критерием был и диалект китайского. Например, сингапурские каучуковые магнаты Тан Ках Ки, Тан Ларк Сай и Ли Конг Чиан все были родом из Сямэня, провинция Фуцзянь. Тан Ларк Сай и Ли Конг Чиан, когда только мигрировали в Сингапур, прежде чем открыть собственное дело, работали на каучуковых предприятиях Тан Ках Ки. Прибывшие в Таиланд предприниматели средней руки часто опирались на родственные связи, чтобы обойти запреты на покупку земли и домов в соответствии с тайскими законами о собственности. Другими стратегиями гуаньси были фиктивные браки и просто браки по расчету, позволявшие расширять сеть контактов и связей.
Наряду с сетевыми отношениями роль играла и принадлежность к диалектной группе. Самой распространенной группой в Юго-Восточной Азии кроме путунхуа является хоккиен, что естественно – значительная часть мигрантов приезжала в регион из Фуцзяни. Существование lingua franca упрощало процесс коммуникации, а также исторически способствовало группировке носителей разных диалектов китайского по профессиональным нишам: в Сингапуре, например, владеющие хайнаньским диалектом хуацяо концентрировались в пищевой промышленности, пусяньским – в торговле велосипедами, носители диалекта Фучжоу часто были представлены в малом бизнесе. Так языковая общность, синтез культуры, подстегнутый ущемленным положением, и слияние «конфуцианской мысли с ментальностью чужака» предопределили ее вовлеченность в торговые отношения и, как следствие, накопление капитала в руках диаспоры.
Свой среди чужих, чужой среди своих
Этнические китайцы были одними из первых, кто стал инвестировать в Китай после начала реформ Дэн Сяопина, и если раньше хуацяо выступали в качестве «спонсоров» китайского экономического роста, то сегодня именно они зачастую являются проводниками «Пояса и пути» в Юго-Восточной Азии. Связи элит хуацяо с материковым Китаем – это одновременно их стратегическое преимущество и экзистенциальная угроза – и то, от чего выигрывают большие и сильные, но проигрывают малые и слабые.
По некоторым оценкам, когда Китай только начинал расти, в 1990-е годы, 70% от общего объема прямых иностранных инвестиций приходилось на этнических китайцев.
Прямые иностранные инвестиции в Китай хуацяо в 1993 году
Так, малайзийский предприниматель Роберт Куок после Культурной революции был одним из первых иностранцев, сделавших ставку на экономические реформы КНР. Куок открыл сеть отелей Шангри-Ла, а также участвовал в девелоперских проектах в Шанхае и Пекине, построил нефтеперерабатывающий завод. Судоно Салим тоже был вовлечен в банковские и промышленные проекты в Китае, причем значительная часть предприятий была сосредоточена в его родной провинции Фуцзянь. Поток инвестиций хуацяо в Китай не останавливался: к примеру, недавно индонезийский конгломерат Lippo приобрел долю в tech-гиганте Tencent. Кроме того, хуацяо задействованы в реализации китайских проектов в рамках инициативы «Пояса и пути» в своих странах. В Таиланде ключевым игроком в центре Восточного экономического коридора, одного из главных направлений китайских инфраструктурных инвестиций, является компания Charoen Pokphand Group (CP). Основанный прибывшим в страну в 1921 году китайским мигрантом семейный конгломерат сегодня претендует на роль крупнейшего в мире производителя кормов для животных и креветок и управляет ведущей в мире телекоммуникационной фирмой. Компания тоже была одним из первых инвесторов в постреформенный Китай, а к 1990-м стала крупнейшим донором инвестиций. За последние годы она инвестировала около 400 млн долларов в китайские стартапы в сферах биотехнологий и логистики. Впрочем, фактор диаспоры способствует притоку китайского капитала не только через геополитические проекты. Хотя большая часть прямых иностранных инвестиций КНР в АСЕАН не связана с этническим фактором, доступность персонала, владеющего китайским, облегчает процесс размещения региональных штаб-квартир, например, в Малайзии, где доля владеющего путунхуа населения составляет около 30%.
Реакция правительств стран на своеобразную функцию диаспоры «наведения мостов» разнится. С одной стороны, лидеры Малайзии и Филиппин Наджиб Разак и Ротриго Дутерте неоднократно подчеркивали значимость хуацяо для поддержания деловых связей с Пекином. Даже архитектор политики позитивной дискриминации бумипутра в Малайзии Махатхир обращался к хуацяо Роберту Куоку для помощи в диалоге с Китаем. В Лаосе же заместитель премьер-министра Сомсават Ленгсавад (凌 绪光, Лин Сюйгуан), китаец-хайнанец, сам стал одной из знаковых фигур в возрождении лаосско-китайского сотрудничества и продвижении ключевых инфраструктурных инициатив КНР, в том числе самых спорных и долговых железнодорожных проектов.
Однако усиление присутствия Китая в регионе, проявляющееся в притоке денег и населения, только разжигало глухое общественное недовольство, вскрывающееся в моменты кризисов и ударяющее прежде всего по представителям хуацяо – но не магнатам, а простым потомкам когда-то приехавших в регион китайцев. В ряде стран Юго-Восточной Азии, несмотря на тесные связи национальных политических элит и китайского капитала, диаспора исторически занимала роль дискриминируемого меньшинства.
Еще на этапе становления независимых государств региона, когда китайская диаспора стала растущей политической и экономической силой, она столкнулась с антикоммунистической паранойей и дискриминационными ограничениями. На фоне подозрений в связях с коммунистической партией Китая, представителям хуацяо, например, на Филиппинах, было запрещено заниматься некоторыми видами торговли, а в рамках политики ассимиляции при Фердинанде Маркосе (1965-1986) были практически закрыты китайские школы. В Индонезии при Сухарто хуацяо было запрещено использовать любые китайские культурные и религиозные выражения (включая иероглифы) в общественных местах, китайцам нужно было брать индонезийские имена.
И на Филиппинах, и в Индонезии притеснения китайцев приходились на периоды внутриполитической или экономической нестабильности. В последней, где разделение ресурсов и власти было достаточно четким (первое у китайцев, второе – у индонезийцев), оно не могло не спровоцировать превращение диаспоры в козла отпущения во время Азиатского финансового кризиса. В 1998 году Индонезия столкнулась с 60% инфляцией и удвоением уровня бедности до 27%. Вина за усугубленный засухой, коррупцией и не оправдавшими надежды стабилизационными мерами правительства социальный кризис была возложена на китайских торговцев, якобы наживавшихся на народном горе, когда к 1998 цены на рис выросли с 1800 до 3500 рупий за килограмм. По некоторым оценкам, волна погромов затронула тогда почти 1000 человек – не могущественных цуконгов, а простых этнических китайцев. В Таиланде, аналогично, премьер-министр Чавалит Йонгчайют в кризисе 1997 года обвинил китайско-тайских бизнесменов, назвав их «проблемой нации».
Концентрация ресурсов и власти у хуацяо на основе постколониального наследия еще в XX веке провоцировала попытки государства перераспределить их в пользу коренного населения. В Малайзии на протяжении десятилетий проводилась политика позитивной дискриминации в отношении малайцев бумипутра (около 60% населения), но им так и не удалось отбросить костыли государственной поддержки и вступить на своих двух ногах в мир бизнеса, где преобладали китайцы. Даже в Сингапуре государственные и транснациональные корпорации продвигались правительством как альтернатива местному китайскому бизнесу.
Карта диаспоры разыгрывается в политической жизни большинства стран АСЕАН: так, как следствие позитивной дискриминации в Малайзии, китайское сообщество либо стало уезжать, либо напротив сохранило сильную групповую идентичность и опору на китайский язык. Ввиду экономических ресурсов хуацяо оказывают влияние на политическую повестку страны – в 2018 году коалиция «Национального фронта», представляющая интересы в том числе малайцев, неожиданно для всех проиграла выборы, а прокитайская Democratic Action Party увеличила число мест в парламенте. В странах, где состав населения далек от однородного, а доля китайского населения значительна – например, в Индонезии, Малайзии, на Филиппинах – присутствие хуацяо в среде элит мало влияет на простое китайское население. Когда этнические китайцы, с одной стороны, остаются значимой политической и экономической силой, но при этом все еще маргинальной с точки зрения коренного населения, рост Китая не может не отражаться на положении хуацяо.
В тени дракона
В 2016 году в Мьянме развернулась масштабная общественная кампания, призывавшая население пожертвовать по одному доллару, чтобы расплатиться и отказаться от китайского проекта плотины Митсоне. В 2020 настоящей интернет-войной обернулся твит тайского актера Вачиравита Чиваари, где он поддержал независимость Гонконга от Китая. Тем самым было положено начало движению #MilkTeaAlliance: в отличие от КНР, в Гонконге, Таиланде и на Тайване предпочитают чай с молоком или тапиокой. Хотя изначально движение носило демократический характер, оно быстро распространилось по АСЕАН, затронув даже Мьянму, традиционно относящуюся к числу стран внутри китайской орбиты, и стало символом антикитайских настроений, крепнущих вопреки притоку капитала из КНР.
С обострением стратегического соперничества Китая и США, а также растущим влиянием Пекина на внутриполитическую и экономическую повестку в странах Юго-Восточной Азии, оно воспринимается населением с большой настороженностью. Помимо исторических и территориальных противоречий, по данным Yusof Ishak Institute, большинство респондентов из АСЕАН не доверяют инициативе «Пояса и пути», при этом 64% их них заявили, что не доверяют подходу Китая к инфраструктурным проектам в целом. В этих условиях положение диаспоры становится зависимой переменной от независимой – отношений стран с Китаем – и его политика по привлечению хуацяо к решению внешнеполитических задач может только усугублять существующие подозрения и предрассудки по отношению к этническим китайцам.
Ранее случалось, что налаживание отношений с Пекином наоборот способствовало улучшению положения диаспоры: в той же Индонезии культурные ограничения были сняты лишь с падением режима Сухарто. Смягчение тогда совпало с оттепелью в сино-индонезийских отношениях: помимо фактора китайской помощи в преодолении Джакартой Азиатского кризиса, сыграла роль и деликатная тактика Пекина в отношении антикитайских погромов. Китай назвал их «внутренними делами» Индонезии, а в отношении жертв не использовал термин «хуацяо», вместо этого говоря лишь о «инни хуажень» – индонезийцах китайского происхождения. Раньше, при Дэн Сяопине или Чжоу Эньлае, когда в Китай направлялись первые инвестиции китайцев из Юго-Восточной Азии, политика Пекина лоди шэнгэнь (落地生根) скорее поощряла полноценную интеграцию диаспоры в жизнь страны ее размещения.
С установлением же правления Си Цзиньпина тональность официальных заявлений Китая сменилась, а граница между казавшимися четко очерченными терминами хуацяо (граждане Китая за границей) и хуажень (иностранные граждане китайского происхождения) стала размываться. Помимо риторики, на институциональном уровне, до 2018 года Управление по делам зарубежных китайцев, главный правительственный орган по делам диаспоры, находилось в непосредственном подчинении Госсовета КНР. Привлечение диаспоры к достижению «китайской мечты» и содействие Пекина построению китайских сообществ по всему миру сегодня предопределяет сращивание проблем диаспоры и влияния Китая в Юго-Восточной Азии.
Как следствие, в странах, где проблема диаспоры изначально поставлена в этническую дискурсивную плоскость, рост Китая зачастую рассматривается и сквозь призму китайской диаспоры. Показательно, что даже демократическое движение #MilkTeaAlliance воспринимается в регионе по-разному. Приток новых китайских трудовых мигрантов, например, в Индонезии, на Филиппинах, в Камбодже и других странах служит еще одним фактором накопления антикитайских настроений, которые сказываются на хуацяо. Так, в Индонезии, где проблема диаспоры неразрывно связана с ситуацией с дисбалансами на рынке труда, критика Китая – в том числе и #MilkTeaAlliance – органически соединяется с предрассудками о диаспоре. Этот неявный подтекст практически любой антикитайской кампании сохраняется и спустя много лет после различных попыток ассимиляции, едва ли возможной в тени Пекина.
***
В 1937 году занимавшийся проблемой иммиграции социолог Р. Парк сформулировал теорию «маргинального человека», находящегося на стыке двух культур и миров, и потому обладающего более широким горизонтом: и интеллектуальным, и цивилизационным, и экономическим. Китайцы-хуацяо, как и многие другие диаспоры, не могли заниматься традиционными промыслами и потому заняли промежуточную торговую нишу, соединяя страны Юго-Восточной Азии с торговыми партнёрами по всему миру, построили на ней бизнес-империи, и занимают ее до сих пор.
При этом сегодня некоторые исследователи небезосновательно предполагают, что степень «китаизации» деловых элит в Юго-Восточной Азии с течением времени будет снижаться. Все же, по мере глобализации, границы между китайским и некитайским населением региона стираются, что неизбежно размывает сложившееся отраслевое разделение между хуацяо и другими народами АСЕАН. Подъем китайской диаспоры в регионе был во многом схож с тем, как, например, росло влияние еврейской в Европе: за счет сетевой культуры, накопления капитала и политических активов, особенностей географического распространения вкупе со знаниями о рынках. В случае хуацяо он был подкреплён и незрелостью рынков Юго-Восточной Азии – китайский капитал был самой доступной базой для быстрого роста – и благотворным влиянием конфуцианских принципов сотрудничества и трудовой этики.
Сегодня же приток новых мигрантов может как усилить диаспору, так и деструктивно повлиять на уже устоявшуюся общественно-этническую конфигурацию региона. Китайская диаспора была неотъемлемой компонентой роста страны в период реформ – и сейчас, когда перед Китаем стоят новые задачи, она продолжает органически поддерживать связи с ним и, кроме того, содействовать реализации его внешнеэкономических задач. Так, растущие опасения в отношении Пекина и его геополитических амбиций, национализм и социальные противоречия могут способствовать восприятию хуацяо как не цивилизационного моста, а “неоколониальных компрадоров”. Тем самым, сообщество хуацяо не сильно отличается от других диаспор, которые даже в условиях культурной и экономической ассимиляции все равно остаются «космополитами» и «чужаками».
