В мае 2021 года пользователи китайских соцсетей обнаружили на сайте по поиску домашней прислуги резюме 29-летней выпускницы одного из лучших университетов страны – Цинхуа. И хотя девушка будет зарабатывать вдвое больше, чем обычный выпускник Цинхуа (за работу домашним преподавателем ей будут платить около 5,500 долларов в месяц), интернет все равно возмущался: почему девушка, которая должна двигать вперед китайскую науку или хотя бы разрабатывать новые приложения для Tencent, прислуживает каким-то богатым детям?
С российской точки зрения эта шумиха выглядит странно: шутка про фразу, обычно произносимую при встрече с выпускниками философского факультета МГУ («картошку фри и колу, пожалуйста»), потеряла свою популярность совсем недавно. Но японцы или корейцы отлично поняли бы своих китайских соседей: в Восточной Азии люди испытывают почти священный трепет в отношении экзаменов и университетов. Трепет, впрочем, не мешает богохульству: родители делают все, чтобы их дети оказались в стенах правильного университета, даже если иногда это требует нарушения и духа, и буквы закона.
Все это создает причудливую, но невероятно интересную для наблюдения картину: с одной стороны, государство, проникнутое конфуцианским духом, создает сложные экзаменационные системы, призванные дать дорогу талантам – в какой бы дыре им не угораздило родиться. С другой – родители в порыве отеческого долга тратят половину своих зарплат на репетиторов, а иногда не гнушаются и купить результаты экзаменов. Единство и борьба противоположностей, не иначе.
И самое удивительное – кажется, что все это не имеет никакого значения. Список богатейших семей Флоренции не сильно поменялся с XVI века и похоже, что ситуация в Азии отличается не так сильно, как можно было подумать – несмотря на реформы, революции и зубодробительные экзамены азиатские элиты находят способы передать свой статус по наследству.
Но обо всем по порядку.
«Ты помнишь, как все начиналось?»: имперский экзамен как последнее прибежище выскочек
Меритократическая система отбора элит возникла в конфуцианской Азии удивительно рано – кэцзюй, письменные экзамены для будущих чиновников, появились в Китае уже в начале VII века и через пару столетий превратились в основной источник формирования политических элит. Уже к X веку похожие системы существовали и в Корее, и в Японии (где, впрочем, исчезли по мере распространения власти сегунов).
Нередко эти институты появлялись благодаря выскочкам, недовольным концентрацией власти в руках наследственной аристократии. После смерти китайского императора Гао-цзуна, его наложница, У Цзэтянь, долгое время правила страной через своих сыновей, пока в 690 г. не заняла трон самолично, присвоив себе императорский титул и основав новую династию. Опираться на старых аристократов было опасно, поэтому У Цзэтянь нуждалась в новых людях – достаточно талантливых, чтобы справиться с управлением страной, но при этом лояльных лично ей. Экзамены отлично решали эту задачу.
В разные годы претенденты решали математические задачи, писали стихи или даже стреляли из лука, но главной частью было сочинение, для написания которого нужно было заучить наизусть сотни страниц классических конфуцианских произведений. Неудивительно, что даже экзамен провинциального уровня обычно успешно сдавали лишь около 1% претендентов. Отчаявшиеся двоечники иногда приносили немало проблем китайскому государству: в середине XIX века Хун Сюцюань трижды провалился на экзамене, начал страдать от психического расстройства и поверил, что Иисус поручил ему освободить мир от сил тьмы. Так началось восстание тайпинов, унесшее большее 20 миллионов жизней – примерно столько же, сколько Советский Cоюз потерял во время Великой Отечественной войны.
К началу XX века имперские экзамены, требовавшие заучивания конфуцианской классики, а не изучения прикладных наук – физики, права или экономики – стали для местных западников символом отсталости азиатских режимов, поэтому реформаторы и революционеры обычно уничтожали этот пережиток прошлого. Корейские кваго были отменены в 1894 году, а китайские кэцзюй просуществовали лишь немногим дольше – до 1905 года.
Переход власти от сегунов к императору во время реформации Мэйдзи в Японии потребовал нового лояльного слоя управленцев. Для формирования новых элит на смену ставленникам сегуната Токугава в 1868 году был создан Токийский императорский университет, выпускники которого имели особые привилегии для попадания на государственную службу. К концу XIX века значительная часть привилегий была отменена, и в Японии появилась система конкурсных экзаменов, напоминающая современную. Благодаря открытому тестированию при поступлении в университеты и на государственную службу Япония преуспела в построении меритократичной бюрократии даже больше, чем европейские страны, которые служили образцом для реформаторов Мэйдзи.
«Take me to the SKY»: экзаменационное безумие как всеобщий уравнитель
До 2020 года самым рейтинговым сериалом в истории корейского кабельного телевидения был “SKY Castle”, один из основных сюжетов которого – конкуренция нескольких семей за поступление в лучшие университеты. Неслучайно и слово SKY в названии дорамы – аббревиатура трех самых престижных университетов страны: Сеульского, Корё и Ёнсе, в которые поступает лишь около 2% абитуриентов. Зачастую вся средняя и старшая школа становится периодом бесконечной зубрежки, посещения дополнительных школ хагвонов (학원) и репетиторов: в среднем корейский школьник тратит на учебу по 16 часов в день. Все это – подготовка к главному жизненному тесту – пятичасовому экзамену сунын (수능). Конечно же, это не может не отражаться на психологическом здоровье: 46% корейских школьников испытывают симптомы депрессии из-за академического давления.
Отношение к китайскому гаокао – примерно такое же. Около десяти лет назад в СМИ попали кадры, снятые в одной из хубэйских школ – дети использовали внутривенные инъекции для того, чтобы не терять силы во время вечерних занятий. Позже оказалось, что кололи они довольно безобидные аминокислоты, но настолько радикальный подход к учебе показался перебором даже для китайцев.
В Японии благодаря выпускным экзаменам появились такие выражения, как «образовательный культ» (学歴信仰) (его расцвет которого пришелся на 1980-е, когда проводился единый вступительный экзамен), и «дискриминация по признаку образования» (学歴差別). В те годы японскую модель подготовки школьников называли «зубрежкой», а в ходу были такие выражения, как «экзаменационная война» (受験戦争), «пять часов проспал – экзамен не сдал» (四当五落). К 1990-м, тем не менее, они стали употребляться реже. В какой-то момент процесс поступления и образования стал слишком сложным и изнурительным – тогда были пересмотрены подходы к проведению единого экзамена, а на смену «зубрежке» была внедрена новая образовательная модель (ゆとり教育).Теперь система обучения в начальной и средней школе стала гораздо мягче – по отдельным дисциплинам были даже отменены оценки. Это не могло не повлиять на отношение к учебе в целом, и такие фразы практически вышли из японского лексикона.
Несмотря на уничтожение имперских экзаменов к концу XIX века, конфуцианские традиции возродились в Азии в новом виде – теперь каждый школьник, желающий попасть в университет, должен написать экзамен, который определит его дальнейшую судьбу. И если в США результаты стандартизированного теста SAT – лишь один из факторов, влияющих на поступление в университет, то в азиатских странах экзамен – обычно единственный способ определения победителей и проигравших.
Такая система иногда создает проблемы для политических или экономических династий: если в США так называемые legacy students вполне открыто получают преимущества при поступлении в тот же университет, что закончили их родители, то в Азии без блестящих результатов экзаменов попасть в лучшие вузы иногда просто невозможно. Фумио Кисида, нынешний премьер-министр Японии, несмотря на влиятельную семью (его отец был депутатом парламента, а один из двоюродных братьев – министром), так и не смог поступить в Токийский университет. Как и Хун Сюцюань, он проваливался на экзаменах три года подряд, но, в отличие от последнего, все же имел более привлекательные опции, чем религиозное помешательство и организация кровавого восстания: Кисида выбрал университет Васэда, входящий в тройку самых престижных в стране.
«Большие надежды»: университеты как фабрики по производству элит
Одержимость выпускными экзаменами в Азии – не коллективное помешательство, но вполне рациональная стратегия для большинства школьников, ведь без правильного университета в резюме сделать блестящую карьеру становится почти невозможно. Систему воспроизводства и карьеры элит в Японии некоторые описывают схемой Тодай (Токийский университет) – Яккай (правительство) – Дзайкай (бизнес). Практика набора бюрократических кадров из числа студентов имперских университетов сложилась еще в довоенный период, причем большая часть чиновников учились на одном-единственном факультете – юридическом. В 1937 году 74% высших чиновников были выпускниками Токийского университета, а в 1986 году – 60% тех, кто занимал должности начальника отдела или выше. Треть японских премьер-министров с 1946 года учились там же, причем все они закончили факультет права.
Забавно, что существуют исследования, утверждающие, что обилие бюрократов с юридическим образованием ведет к снижению инновационности государственного аппарата. Вряд ли это стало причиной, но в 1992 году премьер-министр Киити Миядзава, закончивший Токийский университет, призвал снизить долю выпускников своей alma mater среди чиновников по крайней мере до 50%, беспокоясь об отсутствии должного разнообразия. Как раз в этот период укрепились и другие «кузницы элиты» – прежде всего, университеты Васэда и Кэйо, которые смогли эффективно выстроить систему работу как с абитуриентами, так и с выпускниками.
Ведущие alma mater членов японского парламента, 2020-2021 гг.
Источник: 政治ドットコム
Ведущие alma mater членов Национального собрания (парламента) Республики Корея, 2021 г.
Источник: 뉴스 라빗
Довольно однообразны образовательные траектории не только у политиков, но и бизнесменов. Среди глав 55 крупнейших корейских компаний 60% приходится на выпускников университетов SKY, из которых 29% – выпускники Корё, 20% – Сеульского университета, а 12% – университета Ёнсе (11,8%).
Alma mater глав крупнейших 50 корейских компаний по рыночной капитализации на сентябрь 2021 г.
Alma mater глав крупнейших 50 китайских компаний по рыночной капитализации на сентябрь 2021 г.
Alma mater глав крупнейших 50 японских компаний по рыночной капитализации на сентябрь 2021 г.
Составлено по: Bloomberg, Value.Today
Успехи выпускников университетов обычно связаны не только с качественным образованием: учеба в правильном месте прежде всего позволяет обзавестись нужными связями, которые продолжат приносить пользу даже после выпуска. Например, клуб выпускников университета Кэйо Мита (三田会）делится на более чем 800 профессиональных и региональных подразделений. Так, участники объединения выпускников Кэйо в сфере недвижимости ежемесячно встречаются для «обмена информацией» (情報交換会) и нередко заключают коммерческие сделки между членами клуба.
Ситуация в Китае несколько отличается от Японии и Кореи. С одной стороны, в Китае середины 2000-х часто говорили о так называемой «клике Цинхуа» – группе политиков, закончивших этот престижный университет. Сегодняшние цифры, впрочем, нельзя назвать впечатляющими на фоне других стран – среди 25 членов Политбюро лишь трое, включая самого Си, закончили Цинхуа.
Alma mater членов ПК Политбюро и Политбюро КНР на сентябрь 2021 г.
Нестабильность и политические потрясения часто приводят к тому, что образовательные достижения становятся не слишком важными для продвижения по службе. Молодость нынешнего поколения китайских лидеров пришлась на период Культурной революции, поэтому биографии многих из них куда более причудливы, чем линейные карьеры британских или японских бюрократов. Так, первый заместитель премьера Госсовета Хань Чжэн, отвечающий за Гонконг и Макао, начал получать высшее образование лишь в 30 лет, а до этого работал на производстве – сначала как простой рабочий, а затем как администратор.
Но сейчас говорят о новом пришествии Цинхуа на политический Олимп – университет сумел выстроить институциональную систему, которая массово превращает студентов в политических лидеров. По словам некоторых исследователей, поколение выпускников, родившихся после 1980 года, безоговорочно доминирует на третьем уровне китайской системы: среди руководителей уездов выпускников Цинхуа больше, чем представителей любого другого университета.
Все началось в 2003 году, когда Чэнь Си, возглавлявший отделение Компартии Цинхуа, запустил масштабную реформу, которая должна была помочь выпускникам университета строить успешную политическую карьеру. Сам Чэнь Си пошел на повышение и сейчас отвечает в ЦК КПК за кадровую политику партии, ну а реформа его оказалась более чем успешной благодаря двум любопытным механизмам.
Во-первых, в Цинхуа есть специальные программы стажировок для перспективных студентов: для участия в одной из них ежегодно отбирается 80 человек, каждый из которых не только сможет стажироваться на более привлекательных позициях, но и получит собственного ментора, выпускника Цинхуа. Менторство особенно полезно тем, кого катапульта гаокао запустила из деревни на окраине Китая в самый центр пекинской интеллектуальной жизни. Для таких студентов это может быть единственным шансом разобраться в собственных планах, неформально поговорив о карьере с успешным политиком.
Во-вторых, университет стимулирует студентов выбирать скромные кабинеты Компартии вместо просторных офисов Tencent и McKinsey. В последние годы это вообще стало довольно серьезной проблемой для Китая – если раньше the best and the brightest без колебаний выбирали госслужбу, то сейчас позиции в частных компаниях могут выглядеть куда привлекательнее (в конце концов, будучи владельцем бизнеса, вы спокойно можете катать свою любовницу на частном самолете, не вызывая лишних вопросов у прессы). Особенно это касается богом забытых провинций, куда не очень-то хочется ехать в двадцать пять лет, особенно если ты – амбициозный выпускник лучшего вуза страны. Но работа там ведет к быстрому карьерному росту – и чтобы этими преимуществами воспользовались «свои люди», Цинхуа дает деньги тем, кто выбирает непопулярные места. Например, одному из выпускников, согласившемуся работать в печально известной деревне, где более 10% жителей заражены ВИЧ, Цинхуа три года выплачивал дополнительную стипендию.
«Но некоторые – равнее других»: борьба с меритократией как родительский долг
Выражаясь марксистскими терминами, которые все еще в ходу в капиталистическом Китае, любой здравомыслящий родитель стремится передать своим детям в наследство не только предметы потребления – вроде шанхайской квартиры – но и средства производства, которые помогут детям самим занять соответствующее положение в обществе. Как мы выяснили ранее, едва ли не главное средство производства в современной Азии – тот социальный и символический капитал, который можно приобрести только после окончания престижного вуза. Неудивительно, что родители находят лазейки для своих детей: от платного частного образования до откровенной коррупции.
Самый безобидный способ – занятия с репетиторами. 60% китайских школьников посещают дополнительные занятия, а EdTech-компании, специализирующиеся на онлайн-подготовке школьников к тестам, еще недавно могли похвастаться впечатляющей капитализацией – до тех пор, пока Китай не решил ограничить индустрию, усиливающую неравенство и вынуждающую родителей тратить огромные деньги на образование детей.
Впрочем, даже всеобщее бесплатное образование не гарантирует равенства – попасть в некоторые пекинские государственные школы может быть даже сложнее, чем поступить в университет – в ход снова идет натаскивание детей к вступительным тестам и связи родителей. В некоторые годы почти половина студентов Цинхуа родом из Пекина были выпускниками знаменитой старшей школы при Народном университете Китая (знаменитой в том числе и тем, что ее выпускники лишь в случае серьезного провала поступают в свой «материнский» университет). Понятно, что сельским школам сложно конкурировать с образовательным учреждением, чьи партнеры – знаменитый Итон или не менее престижный сингапурский Raffles Institution. В случае Японии обучение и в дошкольных учреждениях дзюку, и тем более в приуниверситетских школах, где стоимость обучения может превышать 16 тысяч долларов в год – опция, доступная далеко не для всех. И такие инвестиции обычно оправдывают себя: так, в годы кабинета корейского президента Ким Ён Сама (1993-1998) бывшие учащиеся школы Кённам составили 8,8% в общем составе министров и замминистров.
Более того, сама экзаменационная система, которая по прошлым главам могла показаться образцом справедливости и равенства, иногда спроектирована по закону Матфея: «всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет». Например, в Китае задания гаокао могут отличаться от провинции к провинции, поэтому сравнивать баллы студентов из разных регионов невозможно. Университеты сами определяют географические квоты для поступающих: скажем, заявляют, что из Пекина готовы принять 100 человек, а из Чунцина – 50, после чего отбирают лучших уже внутри каждого региона.
Проблема в том, что богатые провинции обычно получают гораздо больше мест, чем заслуживают: скажем, из Шанхая в университет Цинхуа поступают шестнадцать человек на каждые 10 тысяч сдающих экзамен, а из Хэнани – меньше двух. Если бы места распределялись «справедливо», исходя из реальных результатов школьников, то пекинские студенты занимали бы не 43%, а 26% мест в университетах из топ-400, в то время как представительство Хэнаня удвоилось бы.
Но оптимизация правил – еще не худшее, что может случиться с экзаменационной системой. Гоу Цзин писала гаокао в 1997 году, но ее результат оказался слишком низким для хорошего университета, так что ей пришлось отложить поступление и целый год готовиться к пересдаче. Два десятилетия спустя оказалось, что ее результат был украден – ее личностью и баллами за экзамен воспользовалась дочь ее школьной учительницы – девочка благополучно поступила в университет под другим именем. Позже оказалось, что это не единичный случай: только в одном регионе власти обнаружили более 200 аналогичных кейсов: с помощью денег и связей родители помогали своим детям присвоить результаты других людей.
В Корее в похожем скандале была замешан министр юстиции: его обвиняли в подделке сертификатов о прохождении стажировок – они помогли его детям поступить в нужный университет. Попытка обустроить жизнь пары привилегированных детей стала триггером для общественной дискуссии: насколько вообще справедлива образовательная система, в которой для поступления в лучшие университеты не обойтись без репетиторов. Спустя две недели после первых публикаций в СМИ о скандале президент Мун Чжэ Ин анонсировал образовательную реформу: к 2025 году работа всех частных школ будет запрещена, а существующие превратятся в общеобразовательные.
Но даже без сомнительных полулегальных способов элиты с легкостью создают инструменты, обеспечивающее огромное преимущество для «своих» и отсекающие всех выскочек, кроме исключительно талантливых и упорных. Так, важным этапом отбора во французские высшие школы является тест на «культурное напыление» (culture générale) – и если дети продавцов вынуждены зазубривать, что Ганс Фаллада – это малоизвестный немецкий писатель, то отпрыски университетских профессоров впитывают это практически с молоком матери, изучая корешки на книжных полках в кабинете отца. Похожие препятствия встречаются и при отборе на работу.
Важный этап отбора на самые привлекательные для студентов места – в инвестиционные банки, консалтинговые и технологические компании – так называемое cultural fit interview – по сути, тест на культурную совместимость с будущими коллегами. Нужно представить, что вы летите с интервьюером в командировку – и не покажетесь ему скучным собеседником во время шестичасового перелета из Нью-Йорка в Сан-Франциско. Лорен Ривера в своей книге блестяще показывает, что интервьюеры считают «интересными» хобби и достижения, которые попросту недоступны небогатым американцам: сложно тратить десятки часов в неделю на подготовку к соревнованиям по дебатам, если приходится подрабатывать в университетском кафетерии, чтобы заработать себе на жизнь, или стать чемпионом штата по теннису, если в городе, где ты вырос, были лишь баскетбольные площадки.
И хотя детальных исследований о неравенстве в Азии куда меньше, чем о США, очевидно, что механизмы абсолютно универсальны. Нетрудно найти жалобы китайских отличников из маленьких городов, попавших в столичные вузы: умения сдавать тесты оказывается недостаточно, а лучшие стажировки и даже места в магистратуре достаются тем, кто умеет правильно преподнести себя и наладить отношения с преподавателями – это легко дается детям из пекинского среднего класса, каждое летом ездившим учиться в США, но кажется почти невозможным мальчику из глухой деревни в провинции Хэнань.
Вместо заключения. «А был ли мальчик?»: социальная мобильность как иллюзия
Наблюдая за яростной борьбой государства, выстраивающего меритократичные структуры для защиты существования народа, и родителей, пытающихся их уничтожить ради будущего своих детей, можно подумать, что мы наблюдаем за одной из самых важных игр в истории каждой отдельной страны: от ее результатов будет зависеть, смогут ли таланты пробиться на политический и экономический олимп или будут обречены на прозябание, пока страной будут управлять пресыщенные потомки элит прошлого.
Грегори Кларк из Калифорнийского университета в Дэвисе утверждает, что мы можем повлиять на темпы социальной мобильности не так уж сильно: да, в абсолютно ригидных обществах вроде кастовой Индии перемещения между социальными слоями почти невозможны, но вот современная Швеция не так уж сильно отличается от Англии XVII века: по его словам, как бы не работали институты, мы обычно наследуем порядка 75% социального статуса своих родителей. Для детального объяснения его теории понадобится отдельная статья, но для иллюстрации будет достаточно показать, как наследники старых элит по-прежнему избыточно представлены среди современных политиков, бизнесменов и ученых. К счастью для нас, Кларк не обделил вниманием азиатские страны.
Японские самураи, элита эпохи сегуната, после 1868 года потеряли свои привилегии; Сформировалась новая аристократия, чей особый статус был отменен только после войны, в 1947 году. Но на самом деле влияние социальных трансформаций периода Мэйдзи и послевоенной оккупации было не столь велико. Потомкам самураев удалось сохранить свой особый социальный статус: они составляют всего 5% населения страны, но около 30% современной японской элиты.
Удивительно, что такая же ситуация наблюдается даже в Китае – причем это подтверждают не только исследования самого Кларка. Так, в 2010 году доходы потомков дореволюционных элит были на 16% выше, чем у китайцев «обычного» происхождения. Несмотря на радикальную смену политического строя, лишение собственности и культурную революцию, наследники аристократов сумели сохранить привилегированное положение: они не только больше зарабатывали, но и лучше писали тесты по математике и чаще поступали в университеты. Вероятно, все дело в устойчивых социальных связях, которые нельзя было уничтожить революцией.
Не до конца понятно, как собрать все эти удивительные факты в единую социальную теорию. Сейчас Кларк пишет новую книгу – «For Whom the Bell Curve Tolls» – в которой обещает рассказать, что наследование статуса и социальная мобильность практически полностью объясняется генетическими факторами (и нашими предпочтениями в выборе партнеров с равным уровнем интеллекта). Пока же нам остается только восхищаться тем, насколько удивительную систему смогли построить люди, вдохновлявшиеся конфуцианскими идеалами меритократии; насколько яростно с ней боролись те, кто (вполне по-конфуциански!) считал отцовский долг перед детьми важнее долга перед отечеством и абстрактной справедливостью; и насколько бессмысленной оказалась эта борьба, если выводы Кларка все же правдивы.
